Окончательный диагноз - Страница 6

Хьюлитта бросило в жар. Ему казалось, что воздух в палате нагрелся от его пылающих щек. Он упал на подушку и уставился в объектив видеокамеры, гадая, не вызовет ли покраснение его щек тревогу еще у какого-нибудь мерзкого страшилища, которое поспешит явиться к нему на помощь.

Не вызвало. Минуло несколько минут, но никто к Хьюлитту не прибежал. Это радовало, однако к радости примешивалось раздражение. Никто к нему не шел – уж не значило ли это, что для того, чтобы привлечь внимание сотрудников, ему нужно упасть с кровати, сломать руку или совершить еще что-либо, столь же мелодраматическое? Хьюлитт успокоился, но на смену раздражению явилось старое, знакомое чувство злости и отчаяния. «Зря я согласился сюда отправиться». Он лежал и осматривал палату, уставленную большими замысловатыми кроватями. Увы, не все пациенты, занимавшие эти кровати, были сейчас скрыты от его взгляда ширмами. Со стороны сестринского пульта доносился приглушенный лай, стоны и бульканье. К счастью, расстояние мешало Хьюлитту как следует разглядеть тех, кто вел эти «разговоры». Он всегда недолюбливал незнакомцев. Не радовали его даже встречи с родственниками, которых он подолгу не видел, – за время разлуки они так отвыкали друг от друга, что их приезд вносил беспорядок в привычную, удобную, организованную, одинокую и более или менее счастливую жизнь, которую создал себе Хьюлитт. А теперь он оказался среди незнакомцев, незнакомых настолько, что такого он в жизни и представить себе не мог. И виноват в этом он, и только он.

Хьюлитту советовали не соглашаться на лечение в Главном Госпитале Сектора – советовали многие земные врачи, знакомые с его психопрофилем и считавшие, что госпиталь – не самое подходящее для Хьюлитта место. Однако земные доктора ничего с хворью Хьюлитта поделать не могли, кроме как утверждать очевидное: то, что симптомы болезни необычно разнообразны, неспецифичны и никак не поддаются ликвидации на фоне назначаемого лечения. Высказывались предположения, что виной всему был слишком деятельный разум Хьюлитта, оказывавший непропорционально сильное влияние на его тело.

Одиночество Хьюлитта скорее было вынужденной необходимостью, нежели его собственным выбором. Ему приходилось самому заботиться о собственном благополучии, в том числе избегать несчастных случаев – болезней и инфекции. Но ипохондриком, по крайней мере закоренелым ипохондриком, его считать было нельзя. Он понимал, что с ним происходит что-то очень серьезное, и раз так, то в условиях нынешнего уровня развития медицины он имел право требовать, чтобы кто-нибудь где-нибудь вылечил его.

Да, ему совсем не хотелось находиться среди чужаков, но точно так же ему не улыбалась перспектива то и дело страдать непонятно чем и непонятно от чего, страдать до конца жизни. Поэтому он и настаивал на своем праве на лечение. А теперь он гадал – не лучше ли было бы ему остаться на Земле и тихо и спокойно умереть там. Еще неизвестно, что заставит его сильнее мучиться – болезнь или здешнее лечение и здешние доктора.

И Хьюлитту резко захотелось домой.

Вдруг его внимание переключилось на сестринский пост. Там появились две фигуры. Покинув пост, они направились по палате прямо к Хьюлитту. Первое из существ представляло собой удлиненное, толстое, поросшее серебристой шерстью создание. Оно передвигалось по полу, переступая короткими ножками, их количество Хьюлитт пересчитать не смог. Существо явно принадлежало к тому же виду, что и пациент Хенредт – чья кровать стояла рядом с кроватью Хьюлитта. Рядом с серебристым существом шла медсестра-худларианка. Хьюлитт почему-то уже считал ее своей – может быть, потому, что та была вежлива с ним. Похоже, со времени их первой встречи пятна белой краски на боках худларианки обновились. В земных больницах косметикой пользовались немногие медсестры и при этом наносили ее на лица.

Хьюлитт на миг задумался: кажется ли его медсестра другим худларианам красавицей? Так и не успев найти для себя ответа на этот вопрос, Хьюлитт сел и приготовился к первому обследованию на новом месте, которое должен был произвести гигантский инопланетянин-гусеница. Но и серебристошерстый доктор, и медсестра-худларианка до Хьюлитта не дошли, а остановились около соседней кровати, занятой пациентом Клетилтом, и зашли за ширму. На Хьюлитта они и внимания не обратили.

До него доносились их негромкие голоса. Разновысокие постанывания исходили, видимо, от врача, неупорядоченные поскрипывания и пощелкивания, каких Хьюлитту прежде никогда не доводилось слышать, по всей вероятности, принадлежали пациенту-мельфианину. Кто-то третий издавал короткие отрывистые звуки. Хьюлитт вспомнил, что так звучит речевая мембрана худларианки. Наверное, медсестра отвечала на вопросы врача. Ни один из трансляторов не был настроен на человеческую речь, поэтому Хьюлитт не мог понять, о чем эта троица разговаривает.

Это ужасно раздражало Хьюлитта, тем более, что он отчетливо видел, как материал, из которого была изготовлена ширма, то и дело выгибается, как будто за ним двигается то что-то большое и круглое, вроде боков худларианки, а то – что-то маленькое и острое. Хьюлитту, хоть он и должен был, по идее, испугаться, стало любопытно, что же происходит за ширмой.

Что бы там ни происходило, продолжалось это минут двадцать. Затем из-за ширмы выполз доктор-кельгианин и направился к сестринскому посту, даже не взглянув на Хьюлитта. Землянин слышал, как медсестра-худларианка ходит около кровати Клетилта – видимо, она что-то делала с пациентом. Потом и она вышла из-за ширмы и поспешила за врачом. Хьюлитт не послушался совета Летвичи – не ткнул пальцем в сторону худларианки и не прокричал «медсестра!», – он только помахал худларианке рукой.