– Я заговорил о своей зверушке, – пояснил он, обращаясь к Морредет, – и в особенности о ее шерсти из-за того, что считаю нечестным такое положение, при котором я не способен читать чужую мимику. Ни Хоррантор, ни Бовэб вообще никакой мимикой не обладают – так мне по крайней мере кажется. Ваша же мимика, Морредет, для меня слишком загадочна. Вероятно, со временем я научусь в ней разбираться. – Хьюлитт повернулся к тралтану и дутанину. – Вы-то уже наверняка научились худо-бедно разбираться в том, что означают движения ее шерсти.
– Пациент Хьюлитт, – оборвала землянина Морредет, и шерсть ее разбушевалась так, словно в палату ворвался шквал. – Мои чувства вы определять не научитесь, сколько бы мы с вами тут ни пролежали. Это не удалось бы даже другому кельгианину.
Игра продолжилась в неловком молчании. Хьюлитт понял, что снова сморозил какую-то бестактность.
Мысль о том, что же он сказал такого ужасного и как в дальнейшем избежать подобной ошибки, все еще мучила Хьюлитта, когда появилась сестра-худдарианка и велела пациентам разойтись по кроватям, получить вечерние лекарства и, как она надеялась, уснуть. Трое партнеров Хьюлитта по картам прошествовали мимо его кровати. Морредет хранила неприступное молчание. Хьюлитт ни с кем из троих заговаривать не решился, боясь, что может сделать еще большую ошибку. Он никаких лекарств не получал, а это означало, что сестра к нему подойдет в последнюю очередь.
Она подошла, проверила, надежно ли подсоединены датчики к монитору. Кроме этого, делать ей оставалось положительно нечего – только каждые два часа обходить спящих пациентов. Ей предстояло долгое нудное ночное дежурство. Хьюлитт надеялся, что медсестра с радостью ответит на несколько его вопросов.
– Постарайтесь сегодня не смотреть видео, – посоветовала худларианка – Старшая сестра Летвичи говорит, что для одного дня волнений вам вполне достаточно. За игрой в скремман время летит быстро, и я рада, что вы заводите друзей среди пациентов разных видов. Но теперь вам нужно поспать.
– Постараюсь, – вздохнул Хьюлитт. – Но меня кое-что тревожит.
– Вам больно? – Сестра поспешно шагнула к Хьюлитту. – Ваш монитор регистрирует оптимальные показатели всех жизненно важных параметров. Прошу вас, опишите ощущаемые вами симптомы. Будьте как можно точнее.
– Простите, сестра, я ввел вас в заблуждение, – извинился Хьюлитт. – К моему общему состоянию это не имеет никакого отношения. Дело в том, что днем я обидел кельгианку, пациентку Морредет, но не могу припомнить, что я такого сказал обидного или оскорбительного. Мы играли в скремман, и два других игрока, похоже, пытались меня о чем-то предупредить, подавая разные знаки. Мне бы хотелось понять, в чем я был не прав, дабы в будущем не совершить подобной ошибки. Если моя оплошность была серьезной, я бы хотел извиниться.
Трудно сказать, как именно Хьюлитт понял, что сестра успокоилась, но как-то понял.
– Думаю, вам не о чем особо тревожиться, пациент Хьюлитт, – протянула худларианка. – При игре в скремман в течение нескольких часов – а мне сказали, что вы играли долго, – зачастую имеют место взаимные колкости и оскорбления...
– Это я заметил, – кивнул Хьюлитт.
– Все эти обиды забываются на следующий же день, – утешила его сестра. – Просто забудьте о случившемся, как наверняка уже забыли ваши партнеры, и ложитесь спать.
– Но все было по-другому, – заспорил Хьюлитт. – В это время мы не играли. Я что-то сказал после игры.
Некоторое время худларианка молчала и поглядывала на кровати, выстроившиеся двумя рядами вдоль стен. Похоже, сейчас здесь спали все, кроме нее и Хьюлитта. Никто из пациентов не требовал срочного внимания сестры. Хьюлитта это порадовало, хотя он и немного схитрил, чтобы вовлечь чудовищную медичку в разговор.
– Ну хорошо, пациент Хьюлитт, – вздохнула худларианка, – расскажите мне, о чем вы беседовали. Постарайтесь припомнить, какие именно ваши слова обидели пациентку Морредет.
– Я уже сказал: не могу припомнить, – ответил Хьюлитт. – Я рассказывал о маленьком пушистом зверьке, домашнем любимце... Кстати, худлариане держат дома зверей? Ну, вот... Я играл с этим зверьком, когда был маленький. Морредет долгое время молчала, но вдруг ни с того ни с сего обвинила меня в том, что я рассказываю всякие гадости и неприличности. С ней согласился Бовэб. Я тогда подумал, что они шутят, но теперь мне так не кажется.
– Пациентка Морредет, – проговорила сестра, и мембрана ее едва заметно дрогнула – наверное, так худлариане шептали, – сейчас в таком состоянии, что разговоры о шерсти ее ужасно беспокоят. Но вы ведь этого не знали. Передайте мне в точности, слово в слово, что было вами сказано?
«А может быть, это не я использую медсестру в своих интересах, – вдруг пришло в голову Хьюлитту, – а наоборот? Может быть, худларианка радовалась любой возможности скоротать время ночного дежурства – хотя бы даже возможности успокоить разволновавшегося больного? А как на это посмотрит Летвичи, если разговор затянется за полночь?»
Хьюлитт повторил худларианке все, что было сказано до и после описания им кошки и того, как он ее ласкал. Он решил, что вряд ли у такого толстокожего существа, как худларианка, смогут разыграться сексуальные фантазии при рассказе о кошачьей шерсти, но в этом госпитале не стоило питать уверенность насчет чего бы то ни было.
Когда Хьюлитт покончил с пересказом, сестра заметила:
– Теперь мне все понятно. Но прежде чем я объясню вам, что произошло на самом деле, вы расскажите мне, много ли вам известно о кельгианах.